У
Умный Уж ужасно удивлен: утром удод украл у удава узоры!
Удав уполз в убежище украшаться.
Ж
Желтый жук жужжит: «Жизнь жжжуткая!»
Жирная жаба в жабо жадно жует жасминовое желе.
И
Искрится иней. Изморозью истекает.

БАБОЧКА — главная примета летнего счастья.
ВЕТЕР — воздух, который не любит покоя.
ДОЖДИК — река с дырявым дном.
ДУША — это пустота в человеке, которую он заполняет Богом или сатаной.
ЗНАКОМСТВО — встреча разных пониманий мира, или даже разных миров.
МЫСЛЬ — самая мощная после любви сила в мире.
МЫСЛЬ — смелость ума оформлять словами образы.
МЫСЛЬ — то, что отличает мир от хаоса.
НОВИЗНА — такое явление, что от встречи с ним твой мир становится богаче.
ОТДЫХ — работа с удовольствием.
ПТИЦА — воплощенная мысль Бога о песне и полете.
СКАЗКА — это жизнь, придуманная душой, когда ей не подходит ее реальная жизнь.
СТОЛ — площадь, на которой разыгрывается жизнь тарелок и всего остального, что на нем оказывается.
УДОВОЛЬСТВИЕ — это когда много гостинцев творят чудеса с плохим настроением.

Птицы… Когда я думаю о них, то жалею, что человек может летать только в мыслях и снах.

Снуки живут в голове каждого человека. Они показывают человеку ужасы, и человек из-за этого сходит с ума.
Выглядят снуки так, как человек их боится. А бороться с ними можно, если их вытащить из головы на свет. Снуки боятся света. Люди должны избавляться от своих снуков, иначе вся их жизнь будет сплошной страх.

Я была вчера на литературном вечере. Горели свечи на столе, рядом пылал костер.
Было забавно смотреть на огонь костра сквозь огонек свечи. Костер казался волшебным — горящим не здесь, а в какой-то далекой сказочной стране, и пламя свечи — окошко туда. Горел, ранил пламенем пространство; оно искривлялось и дрожало вокруг огненных языков. В лесу было темно.
Все сидели и стояли вокруг стола, некоторые читали стихи. Мне понравились стихи Пастернака и стихи, которые читал папа Кости, — те, где все время повторялся вопрос: «А на фига?».
Мне вообще все стихи понравились, кроме тех, что читал по книге мальчик. Это совсем не стихи, от них было больно, как будто в сердце живот болит. Хорошо, что потом Виктор Кротов свои хорошие стихи прочитал. Поэт должен писать так, чтобы в мире прибавлялось красоты, а не грязи, и не надо искать красоту в дерьме.
А все остальное было хорошо. Я сидела у мамы на коленях, собирала в стаканчик лучики от огонька свечи и слушала стихи. Виктор Кротов прочитал свои стихи, и мы с мамой пошли спать.

Вечером мама позвала нас с сестрой в папину комнату. Там было темно и было чудо. На полу светились маленькие зеленые звездочки. Они сияли, и мерцали, и немного двигались. Это оказались светлячки. Папа принес их из леса, чтобы показать нам. Он принес их в банке с листьями.
Потом, когда легли спать и выключили свет, мама поставила банку на стол, и я, пока не заснула, смотрела на светлячков.
Я была в сказке. Я придумала сказку, что птица-тевелица снесла волшебные яички, которые исполняют желания, и я эти яички нашла. Я загадала, чтобы где-то появился новый мир, который сотворен из слов, и в нем живут все слова: и которые погибли, и которые есть, и которые еще не родились. Надо глядеть, не мигая, на волшебные яйца-огоньки, и тогда попадешь в этот мир.
Утром я посмотрела на светлячков. Это оказались бурые гусенички, и они не светились. Я узнала, что это бескрылые самки жука светляка-ночесветки. Самцы у них — настоящие жуки, летают, но не светятся.
А вечером мы все пошли в лес выпускать светлячков. Вел нас папа. Он шел впереди и нес банку. Мы шли по рельсам, а потом по дороге через лес. Было совсем темно и были звезды — и на небе, и на земле. Лес черный, трава черная, но не страшно, потому что нас много и в траве много звезд-светлячков. Я играла в путешествие за сокровищами. Свет от светляков указывал, где сокровища, потому что он сам — тайна. Мы выпустили светлячков и вернулись домой.

Внутри так легко, так открыто и свободно, нет никаких запоров и запретов, и ум отключается от внешнего мира. Мне радостно, и сильно чувствуется любовь Бога ко мне.
А перед этим внутри напряженно и больно. Чтобы боль прошла и наступила легкость, надо нарисовать в уме картину из слов и образов, которые вертятся в голове. Если картина получается хорошая, то наступает миг тишины, а потом наступает легкость — и слова идут сами. Картину лучше рисовать сидя и вертеть при этом что-нибудь в руках.
Откуда берется напряжение — я не знаю, оно само начинается. Оно растет и переходит в боль, и я даже иногда плачу. Слова все сильнее просятся наружу, жгут сердце, и я начинаю рисовать картину.
Мне нельзя не писать стихи, иначе я умру. А я хочу жить. Мне много надо успеть, а времени так мало. Мне так писать хочется, чтобы мир стал иным, более близким Богу. И я этого добьюсь.

02.04.2004

Я пишу всё как было, как помню. Я нервничаю и кричу, но не плачу и не прячусь. Мама, не сердись, что я веду себя резко, но иначе не напишу...

Сначала появилась боль. Она появилась сразу во всём теле и внутри и снаружи, и всё росла и росла, сильнела и сильнела. Я слышала - говорят, что младенцы не понимают, где у них руки-ноги-внутренности. Зря говорят. Когда больно, всё очень понятно. Меня всю разрывало на крошечные кусочки и никак не могло разорвать. И боли не было предела, и всё стало боль. Но она не слилась в одну цельную боль, а было миллионы огромных болей, и они растаскивали меня в миллионы сторон. И я ничего не могла ни думать, ни видеть и слышать, а потом не смогла дышать. Никак, ни вдоха, ни выдоха, никак.
И тут пошёл звук, как большой колокол. Он был очень громкий и со всех сторон сразу. А когда появился звук, появилась и чёрная дыра, и стала отдирать меня от меня, то есть от тела. А боль никуда не делась, тело разрывается и никак не разорвётся, а дыра отрывает меня от тела и это другая, ещё новая, боль, она какая-то другого уровня, я не знаю даже, как её обозначить. Тоскливая какая-то. И ничего нельзя поделать, беспомощность и бессилие абсолютные. Дыра была совсем чёрная. Наконец я отодралась от тела и пролетела через дыру. Я была под потолком. И вся боль, и колокол, и дыра исчезли.
Мне было никак. Я видела сразу всё во все стороны и через стенки и пол и сзади. И ещё лучи как нити цветные бледные, они были как густая сеть в пространстве. Внизу в ящиках на колёсах лежали дети. Подо мной лежал ребёнок с жёлтой головой запеленутый до головы. Рядом стояла тётя и махала рукой, и она звала другую тётю. Та стояла рядом с другим ребёнком. Голова у ребёнка всё желтела, и тело желтело, ну как церковная свечка по цвету, а руки и ноги краснели и были тёмно-красные. Из головы торчала иголка с трубочкой. Я поняла, что это моё тело, и удивилась какая я маленькая. И мне было спокойно, а по ощущениям никак.
Я подумала, где мама, и увидела маму. Она стояла в коридоре, далеко, за многими стенками и разговаривала с тётей. На маме был халат жёлто-серо-синий, а на тёте жёлтый. И мама была такая родная и я захотела к ней. Я позвала маму, но у меня не было никакого голоса. И я захотела приблизиться к маме, но не смогла, потому что появилось световое пятно. Оно было из розово-серебряного света, радостное, тёплое, глубокое. Оно было в воздухе надо мной и стало меня притягивать. Я поняла, что если я пойду в это пятно, то попаду к Иисусу, но тогда я не буду с мамой. И я хотела к Иисусу и хотела к маме, и не знала что хочу сильней. Я опять громко позвала маму и она услышала. У меня изо рта вылетел зелёный лучик и долетел до мамы, и у мамы в ответ из груди вышел розовый луч. Розовый как пятно, только без серебряного. И вся мама розово-зелёным вспыхнула. А розовый мамин луч долетел до меня и попал мне в сердце. И в сердце стало удивительно тепло и радостно. А потом луч стал меня мягко, плавно опускать на моё тело, и снова звук послышался, как мелкие колокольчики. А мы с моим телом уже были в другой комнате, и тело положили в стеклянный ящик, и совали в рот трубку, и в голове и в руке и под шеей иголки, и провода вокруг тела. И я опустилась на себя и вдруг оказалась внутри, и оказалось, что я могу дышать. Боль появилась снова, но уже не такая сильная, а розовый мамин луч меня держал и это - счастье.